В британском – головном – подразделении издательства Bloomsburyвышла книга Роберта Роупера "Набоков в Америке. По пути к “Лолите”" (Robert Roper. On the Road to Lolita. L.: Bloomsbury, 2015).
В американском Bloomsbury "Набоков в Америке" появился несколько месяцев назад. И вот теперь, завершив путешествие к "Лолите" по Штатам,Vladimir Nabokov пересек Атлантику и виртуально колесит уже по британским дорогам на автомобиле, за рулем которого, как известно, всегда сидела Вера Набокова – или кто-то из друзей или поклонников писателя.
Сам писатель, отмахавший за почти 20 американских лет 200 тысяч миль, водить не умел. Зато он умел наблюдать и запоминать.
Лучшие пассажи "Лолиты" посвящены бесконечным перемещениям по американским хайвеям и особому оттенку тоски, который можно было испытать в одиноких отелях на окраинах однообразных городков в середине XX-го века.
Впрочем, знатоки сегодняшней Америки утверждают, что тоска осталась и по сей день – несмотря на то, что с момента выхода книги прошло уже 60 лет.
Так или иначе, благодаря Роберту Роуперу, Набоков опять оказался в пути не только по Соединенным Штатам – он переместился к британскому читателю.
Отличный повод подумать о том, как все-таки этот знаменитый изгнанник, никогда и нигде не заводивший своего собственного дома (я имею в виду настоящий дом, не съемный), соотносился с теми странами, куда его забрасывала судьба.
Судьба беженца
Судьба же у Набокова простая – он беженец. Да, даже не эмигрант, а беженец. Эмигрант переезжает из родной страны в чужую страну по самым разным причинам, в числе которых, конечно, и та, что ему не нравится жить в своей стране. Беженец же именно бежит, спасая жизнь.
С Набоковым произошло именно это – он бежал в 1919 году от большевиков из Крыма, он бежал в 1937 году от нацистов из Берлина, он бежал в 1940 году от нацистов же из Парижа. Только перемещение в 1960 году из Америки в Швейцарию оказалось добровольным.
О том, что автор "Подвига" и "Пнина" – беженец, стоит вспомнить именно сегодня, когда немалая часть европейского населения, особенно из тех мест, откуда Набоков с родителями, а потом и со своей семьей неоднократно бежал, негодует по поводу появления на континенте несчастных, спасающихся от изуверов самых разных мастей.
Image copyrightKirill Kobrin
Но вернемся к книге Роупера. В "Предисловии" автор объясняет, зачем он взялся за довольно неблагодарную работу – сочинить (пусть частичную, но все же) биографию писателя, жизнь которого и так изучена предшествующими поколениями биографов до мелких деталей. Плюс – Роупер лишь намекает на это обстоятельство, но sapienti sat! – и сам покойный классик, и его наследники отличались невероятно вздорным характером, удивительной мелочностью и высокомерием, так что каждое слово, сказанное о Набокове, должно было пройти беспощадную цензуру героя, а после его смерти – вдовы и сына.
Ослушавшихся ждал страшный скандал и отречение от дома – так произошло с первым набоковским биографом Эндрю Филдом. Тем не менее, после филдовских книг вышли два обстоятельных тома Брайана Бойда и биография Веры Набоковой, написанная Стейси Шифф.
Я уже не говорю о полудюжине иных сочинений, не претендующих на то, чтобы быть образцовыми жизнеописаниями; достаточно вспомнить хотя бы вышедшее недавно сочинение Вячеслава Курицына "Набоков без Лолиты". Армейская дисциплина придворного набоковедения вызвала соответствующую реакцию – набоковедение бесшабашное.
Старомодный биограф
Роберт Роупер Курицына, конечно, не читал, зато он тщательно изучил Филда, Бойда, Шифф и многих других – оттого и пытается определить свое место. Почти ни с кем из вышеперечисленных он не спорит – и даже возносит им хвалу, прежде всего, за то, что они, как многие другие набоковеды, не поддались столь модному в американских университетах 1970-1990 годов влиянию "литературной теории", структурализма, постструктурализма, "нового историзма", постколониальных штудий и так далее.
Image copyrightGettyImage caption1959 год: американский писатель российского происхождения
Сам Роупер намеренно старомоден – его слог ясен и прост, никакого "французского жаргона" там не наблюдается. Старомодность нашего автора больше всего проявляется вот в чем: он патриот. Патриот Америки. Но не официозной Америки, а Америки огромных территорий, свободных людей, великой литературы.
Патриотизм не Рональда Рейгана или Джорджа Буша (младшего или старшего, неважно), а Уильяма Фолкнера, Джека Керуака, Эдмунда Уилсона. Именно здесь Роупер находит свою нишу в изобильном набоковедении; он уверен, что тема "Набоков и Америка" решена … не то, чтобы неправильно, нет, не совсем верно.
Именно здесь он – очень осторожно и учтиво – критикует своих предшественников, прежде всего, Брайана Бойда.
Вспомним: первый том набоковианы Бойда назывался "Владимир Набоков. Русские годы", а второй – "Американские годы". Читатель, знающий биографию писателя, но не знакомый с бойдовской биографией (надо сказать, таких немного) воскликнет: "Как же так? А где немецкие годы Владимира Набокова? Где его французские годы? Наконец, где швейцарские?"
Дело, однако, в том, что Бойд разделил жизнь Набокова не по географическому принципу, а по лингвистическому и культурному. Пока Владимир не стал Vladimir'ом, пока он писал на русском, это были "русские годы", а Набоков – русским писателем, вне зависимости от того, где он жил. Перейдя на английский (причем практически полностью), Набоков стал американским писателем – и оставался таковым, обитая в Швейцарии.
Так что все, произошедшее с ним после 1940 года – "американские годы". Уверен, этот подход понравился бы самому герою Бойда; место проживания для него было второстепенно, по крайней мере, он так уверял – других и себя.
В этой точке Роупер выказывает несогласие с официальной позицией набоковедения. Он считает, что Америка – географическая Америка, культурная, социальная – сыграла очень большую роль в жизни Набокова, определив второй (по его мнению, наиболее блестящий) период творчества писателя. Самое же интересное, что к этим трем "Америкам" Роберт Роупер добавляет еще одну – "природную".
Набоков и Природа
Это действительно интересное рассуждение. Набоков с детства увлекался энтомологией, обожал пешие походы, и вообще естествознание было его второй – после беллетристики – натурой.
Прочие русские писатели были прилежными историками, интересными филологами, многие – яростными социальными и политическими бойцами или неутомимыми моралистами, а вот Набоков всему этому предпочитал сложное изящество Природы.
Именно так, "Природы" с большой буквы, ведь в Бога он не верил, и на его место ставил Натуру.
Это не значит, что Набокова не интересовали гуманитарные области знания, или даже этика с политикой. Взгляды по поводу последних двух у него были довольно, как сейчас кажется, незатейливые, но в те странные десятилетия, когда даже порядочные люди попадали в ментальную ловушку одного из двух тогдашних великих жуликов/кровопийц, Гитлера или Сталина (или их вольных и невольных прихвостней и симпатизантов), эта якобы прямолинейность позволила Набокову ускользнуть от унизительной ситуации надуманного выбора между коричневой чумой и красной. За что, кстати, его многие не любили.
Впрочем, людей, которые действительно любили Владимира и Веру Набоковых, можно пересчитать на пальцах. А немало тех, кто любил, как, например, великий американский критик и редактор Эдмунд Уилсон, потом с ними разошлись, иногда с треском.
Не был Набоков чужд и филологии с историей, порукой чему его превосходная книга о Гоголе, его бессмертная тысячестраничная шутка об Онегине, его ругачие лекции о литературе. Однако подобные занятия не были его страстью – Набоков явно предпочитал свежий воздух и рампетку библиотечным тусклым лампам.
Это обстоятельство также не добавило ему друзей, прежде всего, среди русских эмигрантов первой волны. Так вот, Роупер отмечает, что при всей своей любви к природе, нет к Природе, Набоков по-настоящему смог вырваться на нее лишь в Америке.
Комбинация огромных пространств, прекрасной сети автомобильных шоссе, дешевизны провинциального туризма, а также наличие приятелей с машинами и жены-личного шофера обеспечила Набокову счастливые 20 лет беготни за бабочками и просто пеших походов по штатам Нью-Мехико и Вашингтон, Калифорния и Монтана.
В этом смысле – понимая, что его герой не погладил бы по головке за такие сравнения – Роупер встраивает Набокова в знаменитую натурфилософскую линию американской литературы и любомудрия, начатую Ральфом Эмерсоном и Генри Торо. Продолжателями этой линии были не естествоиспытатели (за исключением Джона Мьюира) и не философы, а энергичные писатели-модернисты, например, битники. Отсюда и название книги Роберта Роупера – в оригинале "On the Road to Lolita", что отсылает к заглавию знаменитой книги Джека Керуака. Да, Набоков был бы разгневан таким сравнением.
Набоков и британцы
Image copyrightGettyImage captionСкандальный роман попал в руки британского читателя в 1959 году
В общем, в книге Роупера – действительно американский Набоков, писатель, который полюбил страну, укрывшую его от европейских коллективных убийц, который написал в этой стране лучшие свои книги, который – в отличие от многих эмигрантов и даже беженцев – не завернулся в тогу презрения к "молодой малокультурной нации". Достаточно вспомнить историю дружбы и ссоры Набокова с Эдмундом Уилсоном. Эта чисто американская история, а не сюжет про странные отношения "местного культурного деятеля" с "чужаком-гением".
Все это американский читатель может обнаружить – или выискать – в книге Роберта Роупера. А что же британский читатель? Надо сказать, английские писатели и критики до последних десятилетий не были особенно благосклонны к Владимиру Набокову.
Ну да, Грэм Грин сражался с британскими судами и законами о непристойности за "Лолиту" – но это, скорее, вопрос политический, нежели эстетический.
Ивлин Во Набокова недолюбливал (вряд ли он читал "Подвиг", в котором есть забавные переклички с "Возвращением в Брайдсхед"), его сын Оберон, впрочем, наоборот, с американским писателем приятельствовал, что не помешало ему так откликнуться в дневнике на смерть знакомца: "На самом деле Джорджи, или Владимир, как его зовут иностранные друзья, был заядлым любителем розыгрышей и вряд ли мог отличить бабочку от трупной мухи или кузнечика".
Исайя Берлин, считавший себя наследником чуть ли не всей русской интеллигенции, автора "Дара" презирал, а Кингсли Эмис открыто завидовал иностранцу, писавшему на английском лучше носителей языка.
Уже следующее поколение британских авторов вознесло Набокова на щит – особенно сын Кингсли Эмиса Мартин, но здесь надо иметь в виду два обстоятельства. Первое – писатели поколения Мартина Эмиса всегда завидовали американским авторам 1960—70-х годов, многие из которых, как Джон Апдайк, действительно учились у Набокова умению писать ловкую, гладкую, ироничную прозу.
Так что Набоков попал в поле зрения Мартина Эмиса и других британских коммерческих модернистов через вторые руки. Во-вторых, это преклонение имеет вполне жесткие границы – речь идет об "американском Набокове", более того, о его более поздних вещах, начиная с "Лолиты" и дальше. Стиль плюс апофеоз беспочвенности, вот что их тут занимает; отчего – об этом мы поговорим как-нибудь в следующий раз.
Сам же Владимир Набоков Британию не полюбил, хотя и вырос в англоманской семье. Упоминаний этой страны в его сочинениях почти не найти, кроме "кембриджского сюжета" в "Подвиге" и соответствующих мемуарных страниц.
Лондон Набокова
Студенческие годы, проведенные в Тринити-колледже Кембриджа, не были самым счастливым временем для Набокова, а к затеям тамошнего уклада он остался холоден. Семья Набокова бежав из Крыма, поселилась в Лондоне, но даже тогда, в 1919—1921 годах этот город был не всем по карману. Через два года Набоковы съехали в дешевый Берлин, жизнь в котором также не стала для них особенно счастливой; не говоря уже о том, что Набоков-старший был там убит русским черносотенцем.
И все же следует заполнить эту лакуну: пусть "английского Набокова" нам не изобрести, но хотя бы две точки "набоковского Лондона" укажем.
Согласно Брайану Бойду, Набоковы сначала поселились в Южном Кенсингтоне, на Стенхоуп-Гарденз, 55. Жили на деньги, вырученные от продажи драгоценностей матери Владимира, Елены Ивановны (кстати, одной нитки ее жемчуга хватило на два года учебы в Кембридже). Потом семейство переехало в Челси, на Элм-Парк-Гарденз, 6, в один из тамошних краснокирпичных домов. Я решил пройтись по этим адресам, в хронологическом порядке.
Image copyrightKirill KobrinImage captionЮжный Кенсингтон сегодня суетлив и скучен, он битком набит туристами и богачами из стран, политические нравы которых вызвали бы у Набокова отвращение
Image copyrightKirill KobrinImage captionЧелси пуст и тоже скучен
Image copyrightKirill KobrinImage captionДома пенсионеров и богачей Челси иногда перемежаются социальным жильем, возведенным в 1960—1970 годы
Image copyrightKirill KobrinImage captionДом на Стэнхоуп-Гарденз – один из длинной террасы – сохранился, он смотрит на одноименный сад, у входа стоят дорогие машины
Дома на Элм-Парк-Гарденз нет, как и старых построек на этой части улицы вообще. Постарались летчики люфтваффе. На месте краснокирпичных домов стоят белокирпичные, копирующие то, что было здесь до 1940 года. Но, что забавно, дома номер шесть нет вообще. Есть дом номер 10 и сразу после него дом номер 4.
Image copyrightKirill KobrinImage captionДом 10, а рядом с ним - такой же дом 4
Image copyrightKirill KobrinImage captionСоцжилье мозолит глаза остальным обитателям дорогого района
Думаю, автору "Себастьяна Найта" это исчезновение жилища его родителей понравилось бы. Несуществующий набоковский дом глядит на скромное обиталище жилтоварищей времен британского социализма. Впрочем, говорят, их скоро всех переселят подальше от глаз арабских принцев и русских минигархов.